Недорисованный круг.

вторник, 06 марта 2012

00:40

Kamikorose

Надеюсь, верую: вовеки не придет ко мне позорное благоразумие.

Нарисуй на бумаге простой кружок.

Это буду я - ничего внутри.

Посмотри на него. А потом

Сотри.

Бродский

Она вспомнила, как за проезд в маршрутке требовали тридцать рублей.

А у нее было много-много золоченых десяток, но в итоге ей пришлось сунуть водителю в ладонь мятую сотню. Потому что она слишком любила коллекционные монетки. Они напоминали ей пиастры, те, что в огромных количествах усыпали песок под затонувшими кораблями, и сверкали, как чешуйки у рыб, если не стали пристанищем для каких-нибудь полипов. В морской жизни она разбиралась сугубо по книгам, смутно помнила лишь, что такое битенг, и то со слов, а еще таила детскую обиду на море за то, что оно унесло ее кота, вылепленного из песка и возвышавшегося на метр ввысь.

Так вот. Мятая сотня значила многое. Много новой мелочи. Новых коллекционных десяток, что-то в честь открытия чего-то, полета куда-то. Она даже не читала эти надписи. Собирала их в потертый кожзамовый мешочек, сама для себя не решив - то ли это на черный день, то ли это маленький вклад в будущее, если ее все-таки отчислят из института за то, что она имеет наглость писать рассказы вместо конспектов. Ведь когда-то эти монетки перестанут выпускать, и они будут иметь куда большую ценность, чем сейчас.

Ведь когда-то и она сама умрет, и, возможно, ее будут ценить больше. Пока что ее рассказы любили читать в узких кругах, публиковали в журналах, просверленных воспаленными катарактическими глазами седых тетенек с бородавками на подбородках, или дяденек, у которых все лицо было в алкогольной гематоме.

Она ничем не умела орудовать, кроме сравнения. И этим напоминала всем математика, который взял формулу и использует ее во всевозможные задачи. Или тупоголового кандидата в охранники, который умело впихивает параллелепипед в треугольное отверстие, и пластмасса прогибается, как мир в песне Машины Времени.

Сейчас она сравнивала эти монетки и слова.

Она держала его за руку - или он ее держал, впрочем, разве это важно. Так считала ее учительница по истории. Ничего не может быть важнее даты разжигания такой-то войны и подписания такого-то факта. Голос учительницы въелся в ее память, как настырный стук печатных машинок, слышать которые она была вынуждена большую часть времени в своей маленькой конторке.

А вообще она не запоминала голоса, этот как-то случайно запомнила. Твердо решила для себя, что произнесенное стальным сопрано слово "милитэр" она запомнит на всю жизнь, чтобы осталось в памяти хотя бы это, если даже такая заметная вещь, как четыре огромных бородавки у подбородка, забудутся.

И, благодаря этому слову, она воспроизводила целые куски текстов, которые могла бы сочинить учительница. Всякий раз, когда она брала кого-нибудь за руку, либо отвечала на поцелуй - в ее ушах звучало это грозное "милитэр", а за ним всплывало: "Ваши мальчики, ваши слезливые романчики на переменах - это все ничто в сравнении с датой установления такого-то соглашения! Вы должны учиться, а не мучиться несчастными любовями".

Неизвестно, почему эта школьная привычка не отпала от нее, как отпадают ороговевшие частички кожи со временем. Привычка думать так, как думает учительница. Ей казалось, что, когда она вырастет до возраста учительницы, она непременно должна быть такой же - с четырьмя бородавками на шее. Не то чтобы она этого хотела, или ее это привлекало - просто это был своего рода шаблон, образец, трафарет, а другие как-то ей не запомнились.

Она хотела сказать ему какую-то нежность, но у нее всегда это не получалось. А если и вырывалось что-то невзначай, то чересчур школьно и заученно, как правило или дата. Как будто каждое слово она писала на доске под пристальным взглядом учительницы по истории, оравшей на нее: "милитэр!" при каждой попытке написать неверную дату. Мел вырывался из становившихся влажными рук, выскальзывал и предательски пытался изображать из себя футбольный мячик, или ее саму. У них с кусочком мела вообще было много общего. Например, то, что они пытались изображать из себя то, чем на самом деле не являются.

А еще оба стирались, исписывались, сходили на нет. Какие-то следы оставались - каждый помнит, что доски невозможно вытереть начистую, у самого края обязательно будет меловая крошка.

Такой крошкой она служила для водителя маршрутки. Этому человеку было глубоко за тридцать, он был черен лицом, тяжел в кости, а в любви ему отчаянно не везло - девушки его страны были слишком похожи на него, а он хотел оттенков посветлее.

Их руки тогда соприкоснулись менее чем на секунду в процессе передачи сотни, но, тем не менее, ему хватило, чтобы вспомнить об этом тепле и невовремя затормозить несколькими днями позднее.

Она так и не сказала своему... А кем он ей приходился, не знали ни она, ни он. Парень? Как-то вульгарно. Молодой человек? Длинновато. Любимый? Она не знала, любила ли его, или он ее. Так получилось, что они притерлись друг к другу, как две детали пазла, которые вроде бы идеально подходят, но все равно не тот выступ, не та вогнутость - и приходится подрезать. А, как известно, порезы часто бывают величиною в пустоту.

Любая семья из 50-х мечтала бы о таком счастье, но, как известно, то, о чем мечтают другие, и не догадывается, что является предметом чьей-то мечты.

Ее губы чуть заметно дрогнули.

- А знаешь... Я...

Она хотела почти искренне признаться ему в любви, и оно уже почти получилось, как если бы начали чертить круг на песке, и весьма успешно, но линия выехала далеко за начальную точку, и получилось какое-то подобие спирали.

- Я сегодня приготовлю что-нибудь особенное. Видела тут один плакат, там так красиво выглядит это блюдо...

Он сказал безэмоционально, будто бы это было частью его рутинной работы:

- Эти блюда, которые ты видишь на плакатах, сушат строительным феном, красят акриловыми красками, мажут вазелином, фотографируют, а потом выбрасывают.

- И их совсем-совсем нельзя есть?

- Совсем. Впрочем, для желающих отравиться полет фантазии безграничен. - Он зевнул. Он явно не принадлежал к желающим отравиться.

- А, то есть как модели, загримированные несколькими слоями штукатурки? - В женских журналах, коими была заполнена вся белая тумбочка у кровати - пожалуй, единственное место, на что можно было уставиться по ночам вместо полупустой комнаты или его приевшегося лица - было очень много про таких. У них были длинные ноги, а в пальцах не было правды. Только дамские сумочки, и ногти, которые, казалось, взрезали своими резкими касаниями воздух.

- Да, да, как они. Давай поужинаем, а потом ко сну, мне не терпится досмотреть свой футбол.

Телевизор у них уже много дней как отключили за неуплату, и он стал еще более неразговорчив - вероятно, потому что его мозговая деятельность целиком и полностью уходила на продюсирование футбольных снов. Она футбол не любила, с тех пор, как в пятом классе увидела открытку с изображением футболиста, у которого оба колена были покрыты сплошными фиолетово-красными синяками, на которые она даже смотреть боялась - не потому, что брезговала либо ее отвращал вид повреждений. А потому что ей казалось - стоит ей посмотреть на это, и футболисту станет еще больнее от одного взгляда, несмотря на то, что это всего лишь открытка. Порой открытки были живее людей. Живее ее сожителя, это точно.

Ах да, она же выходила за него замуж, или он на ней женился, но это тоже было совершенно не важно, потому что, стоило ей повредить руку в процессе готовки, он продал оба золотых кольца и купил старую стиральную машину в комиссионке. С тех пор ее руки больше не были покрыты волдырями прачек от холодной воды, но, раз в мире всему нужна компенсация, то, видимо, холод пришел в отношения, как подкрадывается вор, и замечаешь его появление - точнее, его следы - уже у кассы, когда табло высвечивает зеленым цену, а бумажник пуст.

Когда она резала лук, она плакала и думала о моделях, у которых, наверное, почти нет времени на личную жизнь. Она думала, что все, что хотела бы успеть в жизни - это раздать им по кусочкам своего сожителя, и спокойно заснуть, не проснувшись. Либо устроиться продавать рыбу в ближайшую лавку. Там хотя бы слабо пахнет морем, несмотря на то, что море в тысячах километров, если не десятках тысяч. А еще эта лавка близко, и не придется ездить до нее в маршрутке, не придется сувать водителю мятые сотни и перебирать драгоценные коллекционные монетки. Но потом она вспомнила, что учительница истории живет в двух кварталах от этой лавки, и решила, что меньше всего на свете хочет услышать ее "милитэр".

А потом легла спать, и ей снился футбол, и все футболисты мира подбегали к ней, а она взглядом излечивала их разбитые лиловые колени, чувствовала себя нужной и была практически счастлива.

Утром водитель маршрутки застрял в пробке. В машине, притормозившей рядом, сидела девушка, смутно похожая на одну из тех, что водились в его стране. Разве что в несколько раз красивей, и тщательно загримированней. Зачем-то стразы на бровях, даже на волосах. Только эта не водилась. Еще не жила, но хотя бы существовала. Она бросила на него один взгляд, который - нет, не пробудил в нем чувств, но пробудил его самого, и напомнил по скорости соприкосновение ладоней с той незнакомкой, когда-то ехавшей в этой маршрутке... Кажется, до моста. Да, до моста, он точно помнил. Он даже не хотел ее высаживать - ему казалось, что, выйдя из маршрутки, она прямым ходом направится к парапету и спрыгнет в воду, и они сомкнутся над ней, и это будет, в общем, хорошим кормом для газетных уток.

Он сделал движение, будто срывает что-то тягучее с лица, как выплюнутую в лицо жвачку или маску на клею. И резко вдавил на газ, зажмурившись, чтобы выпростать из-под сетчатки то ли девушку, а то ли видение, резко появившуюся в его мыслях, как темные силуэты разных историчек нависают над ученицей, пойманной с поличным, а точнее, с доставаемой из гольф шпаргалкой.

Впереди тоже была маршрутка. Они иногда с ней даже играли в своеобразные догонялки, кто быстрее наберет полное купе пассажиров и двинет. Маршрут у них был один.

Ее рассказы по-прежнему читались, но не множились. На похороны не принято приглашать посторонних, поэтому и были-то всего лишь непонятный муж-сожитель и группка так называемых мастеров пера, то ли поклонников, а то ли нет. Во всяком случае, никто никому не кланялся.

Говорили, что авария тогда была огромной. Маршрут, на котором она произошла, взял на себя большую автомобильную нагрузку вследствие огромного потока желающих полюбоваться на крупный модельный показ.

Модели не особо расстроились, кажется.

Проезжая обратно, одна из моделей затормозила машину у места аварии. Разумеется, о катастрофе она знала примерно столько же, сколько об интегралах - то есть, не имела ни малейшего понятия об ее существовании. Что-то привлекло ее взгляд в брусчатке. Блестит? Пайетка? Сережка? Что же, ассоциативный ряд был весьма логичен.

Позже ее модельная карьера была окончена и она волею случая устроилась продавщицей рыбы. А муж-сожитель захотел как-то рыбу в кляре, зашел в лавку, и в его руке оказалась, помимо прочих, золотая пиастровая монетка.

Он вспомнил, что она собирала такие. Напряг офутболенные мозги, он даже извлек из памяти примерное местонахождение кошелька с ними в ее комнате, в которую он не заходил.

Нет, он не хранил память о ней, словно невинность либо шрам, который легко можно устранить несложной операцией. Он сдавал эту комнату, на что и кормился. Конечно же, кошелек давно прибрали к рукам, и кто-то очень сильно обрадовался. Да, кажется, четвертые по счету съемщики очень сильно ликовали в один вечер, был слышен детский смех и какое-то позвякивание, а он дремал - ему снился очередной Спаллетти, почему-то у него было фиолетовое колено, а он орал: ну беги же, беги, почему ты не можешь быстрее, из-за тебя сейчас твоя команда гол не забьет.

Он подошел к окну и выбросил монетку, насколько хватало размаха, в песочницу во дворе.

Потом лег на кровать и сам не заметил, как уснул.

Ему ничего не снилось.

@темы: тварьемое