Надеюсь, верую: вовеки не придет ко мне позорное благоразумие.
А он снится - как раз тогда, когда вспоминать его не остается причин.
Снился в поезде Москва-Петербург, снился в той квартире с ковром на стене, где умер ветеран и фотографии сушатся у лампы, снилось то, как мы с ним делаем детей в греческом отеле и вот - опять. Снилось, как он говорит, что скоро будет, а я заказываю самый дорогой номер в гостинице и на мне какое-то безумно красивое платье. Потом я просыпаюсь с похмелья и вот, сижу, архыз попиваю.
А в жизни я переписываюсь с его любовницей, например. И она знает, что было между нами, и я знаю, что она с ним делает, но мы категорично об этом молчим. Как будто я не понимаю, что, когда один прикрепляет к каждой записи на стене песни какого-то человека (не Бэллами или Высоцкого, а все-таки ближе к народу, современника), на протяжении такого времени, а также подписывается под каждым его словом и обращеним, это не просто так.
А ему уже ничего не объяснишь, что я действительно молчала, а слухи были, есть и будут всегда.
Ну, ничего не попишешь уже. Если бы не человек с говорящей фамилией, я бы игнорировала фразы а-ля "Береги себя".
А на концерт я все равно схожу. Если, конечно, у меня не найдется достойной альтернативы.
Нет, не грустно. Нет, не люблю. Нет, не пошла в Библиотеку. Потому что мы были там вместе на открытии. Нет, в следующий раз я обязательно приду с приличным резервом настроения, чтобы уйти оттуда. Нет, я не боюсь по Лиговскому гулять и у решетки в арке стоять тоже не боюсь, и зайти туда тоже не могу и не буду.
А телефон, где хранился номер той квартиры, я подарила наркоману за 2 грамма кое-чего не для себя, а он его разъебал. Ну и дела.
